Неточные совпадения
Я знал, что
мама ничего не понимает в науках, может быть, даже
писать не умеет, но тут-то моя роль мне и нравилась.
Но вот прошло четыре года. В одно тихое, теплое утро в больницу принесли письмо. Вера Иосифовна
писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и просила его непременно пожаловать к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня день ее рождения. Внизу была приписка: «К просьбе
мамы присоединяюсь и я. Я.».
— Ты — не забывай!
Пиши, а? Про
маму, про себя, как и что, — а?
— Я привез вам поклон от вашего папа,
мама, сестриц, — говорил он, подходя и с чувством пожимая руку княгини. — Все они очень огорчены, что вы
пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. — прибавил он, всматриваясь в лицо княгини.
Положим, сама мать при помощи Елизаветы Николаевны выучила меня по складам читать по-немецки; но
мама, сама понемногу выучившаяся говорить и
писать по-русски, хотя в правописании и твердости почерка впоследствии и превосходила большинство своих соседок, тем не менее не доверяла себе в деле обучения русской грамоте.
У
мамы такой почерк, что она иногда
напишет, а потом сама не понимает, что она такое
написала.
Какой-нибудь купеческий оболтус до пятнадцати лет голубей гонял, папу-маму без ошибки
написать не может, а, глядишь, от Хацимовского лет через пять вышел с аттестатом зрелости.
Яков (не сразу). Я не умею ответить тебе… Всё это случилось так вдруг и раздавило меня. Я жил один, точно крот, с моей тоской и любовью к
маме… Есть люди, которые обречены судьбою любить всю жизнь одну женщину… как есть люди, которые всю жизнь
пишут одну книгу…
Татьяна Алексеевна. Превосходно. Кланяются тебе
мама и Катя. Василий Андреич велел тебя поцеловать. (Целует.) Тетя прислала тебе банку варенья, и все сердятся, что ты не
пишешь. Зина велела тебя поцеловать. (Целует.) Ах, если б ты знал, что было! Что было! Мне даже страшно рассказывать! Ах, что было! Но я вижу по глазам, что ты мне не рад!
Тронутый, взволнованный и благодарный Володя часто входил в уютную маленькую спальную, где заливалась канарейка, и целовал то руку матери, то ее щеку, то плечо, улыбался и благодарил, обещал часто
писать и уходил поговорить с сестрой и с братом, чтобы они берегли
маму.
Надя Зеленина, вернувшись с
мамой из театра, где давали «Евгения Онегина», и придя к себе в комнату, быстро сбросила платье, распустила косу и в одной юбке и в белой кофточке поскорее села за стол, чтобы
написать такое письмо, как Татьяна.
Мама прислала мне длинное, подробное письмо о житье-бытье на нашем хуторе,
писала о начале полевых работ, о цветущих вишневых и яблоневых деревьях, о песнях соловки над окном ее спальни — и все это не могло не взволновать меня своей прелестью.
— И вы думаете, что вашей maman доставит удовольствие читать эти безграмотные каракули? Я подчеркну вам синим карандашом ошибки, постарайтесь их запомнить. И потом, что за нелепые названия даете вы вашей
маме?.. Непочтительно и неделикатно. Душа моя, вы
напишете другое письмо и принесете мне.
— Когда ты будешь
писать маме, то поцелуй ее от меня и скажи, что я ее очень-очень люблю! — сказала Нина, выслушав меня.
Я осыпала мою
маму самыми нежными названиями, на которые так щедра наша чудная Украина: «серденько мое», «ясочка», «гарная мамуся»
писала я и обливала мое письмо слезами умиления.
Я скоро уснула, решив
написать маме все подробно об институтском бале.
Маме я ничего не
писала о случившемся, инстинктивно чувствуя, ведь это сильно огорчит ее, тем более что она, ничего не подозревая,
писала мне длинные письма, уделяя в них по странице на долю «милой девочки», как она называла мою дорогую, взбалмошную, так незаслуженно огорчившую меня княжну…
Я вынула бумагу и конверт из «тируара» и стала
писать маме.
Я
написала маме еще до Нининой смерти о моих успехах, потом послала ей телеграмму о кончине княжны, а теперь отправила к ней длинное и нежное письмо, прося подробно
написать, кого и когда пришлет она за мною, так как многие институтки уже начали разъезжаться…
— A ты знаешь, — вставила свое слово Тарочка, — сегодня должен придти ответ от твоей
мамы: наша
мама послала ей длинное письмо, где
написала все подробно о твоей болезни и поправке.
Мама боялась
писать раньше, пока ты так была больна, чтобы не растревожить твою
маму. Она только телеграфировала ей, что напала на твой след, что скоро отыщет тебя, и что ты в безопасности. Но на телеграмму ответа не было. Верно твоя
мама искала тебя и отсутствовала дома.
И
мама многие недели работала над систематическою росписью все свое свободное время. Ночь, тишина, все спят, а у книжных шкафов горит одинокая свеча, и
мама с кротким усталым лицом
пишет,
пишет…
Меня называли «Витя», папа выговаривал по-польски, и у него звучало «Виця»; так он всегда и в письмах ко мне
писал мое имя. Ласкательно
мама называла меня «Тюлька». Раз она так меня позвала, когда у нее сидела с визитом какая-то дама. Когда я ушел, дама сказала
маме...
Конечно, без
мамы будет скучно, но я ведь буду ей письма
писать!
Под столом оказался пистолет, а на столе листок бумаги, на котором наскоро, торопливым почерком Саша
написал: «Папа и
мама, простите — я невинен».
— О, папа… папа… — шептала она, не будучи в силах
писать, так как глаза ее затуманивались слезами. — Как я огорчила тебя… Но ты мне простишь… И
мама простит… Милые, дорогие мои… Ведь я же теперь раба, раба его! Он говорит, что если я не буду его слушаться, он опозорит меня… И ко всему этому он не любит меня… Что делать, что делать… Нет, я не
напишу вам этого, чтобы не огорчать вас… Он честный человек, он честный…
«
Мама, конечно,
напишет ей, — думал Сиротинин, — им вдвоем будет легче переносить тяжелое горе».
Вот уже две недели и два дня, как от Павлуши нет никаких известий. По последним его письмам можно было заключить, что он где-то в Пруссии, где так ужасно были разбиты самсоновские корпуса. Конечно, Сашенька в страшном беспокойстве, а тут еще каждый почти день приходит ее
мама, моя теща, Инна Ивановна, и видом своего старушечьего горя как бы весь дом наш одевает в траур. Вот и сейчас она пришла от обедни прямо к нам, и Сашенька поит ее кофе в столовой, пока я тут
пишу.
«Милая, голубушка
мама! —
писал он, и опять глаза его затуманились слезами, и ему надо было вытирать их рукавом халата, чтобы видеть то, что он
пишет. — Как я не знал себя, не знал всю силу той любви к тебе и благодарности, которая всегда жила в моем сердце! Теперь я знаю и чувствую, и когда вспоминаю наши размолвки, мои недобрые слова, сказанные тебе, мне больно и стыдно и почти непонятно. Прости же меня и вспоминай только то хорошее, если что было такого во мне.
«Надо не думать, не думать. Да, да,
писать.
Напишу маме», — подумал Светлогуб, сел на табуретку и тотчас же начал
писать.